|
Двадцать лет без тебя!.. Мне трудно в это поверить, потому что ты всё ещё со мной. Ты сам, а не только твой голос, Джо, голос, который навевает воспоминания о твоей душевной теплоте, твоем юморе и твоем обаянии.
Двадцать лет без тебя!.. Мы с тобой познакомились в 1966 году, нашей дружбе 14 лет, и вот уже 20 лет, все то время, что тебя нет рядом, я скучаю по тебе; твоя карьера продлилась всего 16 лет, и твоя публика, весьма многочисленная и неоднородная, может сказать ровно то же самое.
Джо, твое имя известно всем, но никто не знает тебя по-настоящему, ты всеми любим, но немногие могут в полной мере оценить тебя. Твое постоянное стремление к совершенству, сочетавшееся с полным отсутствием уверенности в себе, заставляло тебя работать на износ, переделывать и перезаписывать песни без конца, и твоя карьера, не закончившаяся и после твоей смерти, гораздо больше говорит о твоем трудолюбии артиста, чем о твоей личности - такой сильной, богатой и сложной.
Внук эмигрантов - один твой дед был русским евреем и плотником, другой венгром и парикмахером, - сын знаменитого кинорежиссера и виртуозной скрипачки, ты родился в Нью-Йорке 5 ноября 1938 года. Ты был американцем по паспорту, французом в сердце, а твоя душа не имела национальности.
Профессиональным певцом ты стал случайно. В Америке ты изучал антропологию, успешно защитил докторскую диссертацию, а вернувшись во Францию, стал сначала ассистентом режиссера (у твоего отца Жюля Дассена в "Топкапи", затем у Клива Доннера в "Что нового, киска?"), затем актером в "Красном клевере" и "Леди Л.". Но Мариз, твоя первая жена, была без ума от твоего голоса и попросила свою подругу Катрин Ренье, которая работала секретарем на СВS, записать пластинку с магнитофонной ленты. Совершенно случайно запись услышали владельцы студии и… так все началось!..
Джо, упрямый перфекционист, ты, конечно же, был недоволен своими первыми тремя дисками. Но, невзирая на легкое разочарование, ты начал втягиваться в эту игру. Ты говорил себе: "Если другие, вовсе не такие уж талантливые певцы, могут выпускать неплохие диски, почему я не могу?.."
В то время в твоей жизни появился Жак Пле. Вас познакомил Жак Супле, который был патроном CBS в ту пору. Сначала ты был недоверчив, но Жако очень быстро сумел тебя заинтересовать - что, впрочем, не помешало тебе прийти в ярость, когда он дал тебе свой первый совет: "Прежде всего отрастите, пожалуйста, волосы!"… Для такого интроверта, как ты, мало озабоченного своей внешностью, это была потрясающая глупость! Для твоего будущего художественного директора, помешанного на джазе, но обладавшего редким предчувствием успеха (необъяснимый и слегка нервирующий дар!), это была очевидная необходимость! Эта стычка, однако, положила начало вашему сотрудничеству. У тебя уже был замечательный автор, Жан-Мишель Рива, человек с острым умом, хорошим вкусом и чувством юмора, к которому вскоре присоединился талантливый поэт Франк Тома; вместе они составили блестящий тандем, подаривший французской песне массу маленьких шедевров. Нужно было еще найти аранжировщика, и вы с Жако выбрали Джонни Артея, только что написавшего блестящую оркестровку к "Элоизе".
Первая запись команды Пле - Дассен состоялась в Лондоне; две яркие песни из четырех, вошедших на этот первый диск Ca m'avance a quoi, в которой твой низкий волнующий голос звучал великолепно, и первая из твоих комических песен, Comme la lune - забавный текст Рива на музыку Ли Хейзлвуда. Песни были тепло приняты на французских радиостанциях.
Когда я - не без удовольствия - впервые услышал по радио твои песни, я и не думал, что через несколько недель познакомлюсь с их исполнителем. Это случилось 5 июля 1966 года, на концерте, в котором могли принять участие все желающие. В тот летний вечер ты зашел туда (концерт был на бульваре Распай, неподалеку от твоего дома), чтобы найти музыканта, играющего на банджо. Вместо этого ты познакомился там с певицей Мишель Шердель, которая станет Вава из Big Bazar и… моей первой женой. Кроме того, в тот вечер ты нашел - только ни ты, ни я об этом еще не знали - автора и друга. Два застенчивых человека всегда чувствуют себя ужасно при первой встрече: ты посмотрел на меня с высоты своих 185 сантиметров и смущенно сказал: "Месье, мне очень понравились ваши песни, может быть, вы не откажетесь зайти ко мне и выпить чего-нибудь? Я живу в двух шагах отсюда…"
Я ушел от тебя только в четыре часа утра. Мы пели весь вечер: ты - американский фольк, а наша маленькая группа - свои собственные творения. Это было что-то похожее на студенческую вечеринку, все слегка выпили и были в прекрасном настроении. Каждый раз, когда я брал гитару, ты в двух словах, но искренне выражал мне свое восхищение, когда ты аккомпанировал себе, я слушал тебя с восторгом и, возможно, с легкой завистью. Так прошла наша первая встреча, состоявшаяся случайно.
В конце того же самого 1966 года ты записал Guantanamera - это была новая версия кубинской песни, французский текст для которой написал Рива. Запись была сделана тайно, в самый разгар забастовки музыкантов - о Боже, я проболтался, но дело было достаточно давно, кроме того, ты едва ли счел бы это тяжким грехом.
В начале следующего года мне позвонила твоя жена, Мариз, и сказала, что ты хочешь сотрудничать со мной. Я сначала удивился и начал раздумывать, что я могу для тебя сделать: у нас был слишком разный стиль - ты был ближе к классической эстраде, я к кабаре. Но я чувствовал, более того, я был уверен, что это шанс всей моей жизни - так оно и оказалось! - и, умирая от страха, я написал французский текст для очень симпатичной песни в стиле ретро: Hello Hello. Мне также довелось аккомпанировать тебе во время записи Les Dalton, песни, музыку к которой написал ты сам, а текст Рива и Тома. Ты собирался отдать ее Анри Сальвадору, но Жак Пле чуть ли не силой заставил тебя петь, и песня, а также видеоклип на нее, весьма забавный и необычный, имели большой успех.
Твои пластинки пока не бьют рекордов по продажам, но твой образ обаятельного и раскованного ковбоя начинает, вопреки тебе самому, привлекать всеобщее внимание.
Осенью вы с Жако решаете записать песню, непохожую на все предыдущие - Marie-Jeanne, великолепный блюз Бобби Джентри, переведенный на французский язык Рива и Тома, который, не поднявшись на верхние строчки хит-парадов, все же стал одним из твоих лучших произведений. Для твоего нового альбома Les deux mondes de Joe Dassin я написал две песни: Pauvre Doudou и L'ombre d'un amour, которые, хоть и остались почти незамеченными, стали хорошим началом для нашей совместной работы.
В то время ты часто задумывался о своем будущем и иногда даже предполагал вернуться к учебе или к той профессии, к которой ты готовился в университете. Но непредсказуемой, как всегда, судьбе было угодно послать тебе успех в мае 68 года, во время студенческих волнений. В то же самое время ты переехал с бульвара Распай на улицу д'Асса (ты на редкость удачно выбрал место!). Siffler sur la colline становится хитом. Ты делишь первые места в хит-парадах с Жюльеном Клером и его Cavalerie. Несмотря на радость, ты не мог до конца поверить в успех - с тобой всегда было так!
Вскоре меня призвали в армию. Поскольку ты разошелся - я так и не узнал, почему, да и кому принадлежала инициатива, - с Рива и Тома, эстафету принял Пьер Деланоэ, самый исполняемый автор двадцатого века. Последовал целый поток хитов: Ma bonne etoile, Le petit pain au chocolat, C'est la vie Lili, Les Champs-Elysees, Le chemin de papa, L'Amerique… Меньше чем за два года ты, бывший студент, вечно сомневающийся и неуверенный в себе, стал самым популярным французским певцом. По совету Жаклин Сальвадор ты сменил свои ковбойские одеяния на белый костюм.
Кто может точно сказать, что ты чувствовал в то удивительное время, в тот момент взлета, о котором понапрасну мечтают все певцы, не достигшие успеха?.. Без сомнения, ты был счастлив, но не верил в это до конца - твоя душа осталась чистой, ты не заразился звездной болезнью. За свою славу ты всю жизнь будешь расплачиваться работой на износ и постоянной тревогой. Ты говорил мне: "Клод, если таланта нет, остается работать". Но дело в том, что талант у тебя был, и это просто чудо, как ты не задушил свои песни, перерабатывая и отшлифовывая их по многу раз.
В 1970 году моя военная служба бесславно завершилась, и я вернулся в Париж, чтобы снова обрести твою искреннюю и верную дружбу. Я с радостью заметил, что ты совсем не изменился, став звездой, разве что стал чувствовать себя более уверенно во время выступлений - вполне объяснимая, логичная и незначимая перемена для того, кто хорошо знает тебя.
Я погрузился в работу и в мае принес тебе две песни, для которых написал и слова, и музыку: Les filles que l'on aime и L'equipe a Jojo. Ты отказался от них обеих и спросил меня - кажется, я слышу тебя до сих пор!: "Клод, ты действительно хочешь, чтобы я взял у тебя две песни, которые и сам мог бы написать с тем же успехом?" Я вернулся домой совершенно убитый, тщетно пытаясь забыть твой вердикт. Работа у меня не клеилась до августа, когда Жак Пле во время нашей встречи спросил меня : "Ну, Клод, что нового ты написал?" - и я, естественно, показал ему две песни, отложенные в ящик. Жако мгновенно воспрял и воскликнул: "Я уже два месяца ищу песню, которая могла бы повторить успех L'Amerique, и вот, кажется, нашел!" Я ответил ему: "Есть только одна проблема: я уже показал эти песни Джо, и он отказался от обеих". "Он совсем спятил! - воскликнул Жако. - Не волнуйся, я с ним разберусь!" Он сражался с тобой несколько недель, пока ты не выбился из сил и не позвонил мне, чтобы признать свое поражение: "Ладно, Клод, Жако добился своего, я возьму твои песни, но над ними еще придется поработать!"
Да, Джо, таково уж было работать с тобой: целыми днями, с утра до вечера, мы сидели у тебя дома и переделывали песни, одна из которых стала называться La fleur aux dents, а другая сохранила свое название - L'equipe a Jojo. Мы исписали с тобой две тетради. Самое удивительное, что после всех этих переработок и переделок песни сохранили свою естественность. Публика была в восторге, да и я должен признать, что слушаю их с большим удовольствием.
Альбом, для которого мы писали тексты с Пьером Деланоэ и твоей сестрой Рики, стал очень успешным. За время работы мы с тобой стали настоящими друзьями.
Начиная с того времени, два раза в год - перед выпуском весеннего сингла весной и перед записью альбома осенью - мы, то есть Рики, Пьер и я, собирались у тебя, бросив все другие дела, и работали, как каторжники, переделывая по двадцать раз уже написанные песни. Именно в один из таких моментов мы с Пьером окрестили тебя очаровательным занудой - оба определения одинаково подходили тебе.
До 75 года ты то писал музыку сам, то заимствовал мелодии у своих соотечественников-американцев. Мы выпустили целый ряд песен, то забавных, то лиричных. Пожалуй, больше всего мне запомнилась La complainte de l'heure de pointe: нужно было сохранить оригинальную структуру произведения, при том что мелодия была, прямо скажем, довольно простая, да и текст незамысловатый: La dili, la dilo, every people come and go, la dilo, la dili, come on children sing with me. !!! После долгих поисков я, уверенный, что решил наконец проблему, радостно позвонил тебе: "Готово, Джо, я нашел, слушай: Dans Paris a velo, on depasse les autos, a velo dans Paris, on depasse les taxis… " Последовала долгая пауза, затем ты взорвался: "Клод! Кажется, довольно было примитивной музыки, так ты еще пытаешься заставить меня петь какой-то бред!.."
К счастью, Жако убедил тебя все же взять эту песню, правда, мне и Рики пришлось еще над ней поработать. Эти строчки все еще звучат, когда парижане пересаживаются с машин на велосипеды во время экологических демаршей.
В 75 году, после того как твоя карьера вновь пошла на подъем благодаря Si tu t'appelles Melancolie, одной из самых коротких твоих песен, которая тем не менее стоила нам большого труда, мы начали работать с итальянским тандемом Кутуньо - Паллавичини. Первой нашей совместной работой стала песня L'ete Indien. Мы с Деланоэ решили писать вдвоем, в надежде, что количество придирок с твоей стороны уменьшится. Нашим ожиданиям не суждено было сбыться.
Когда мы работали над L'ete Indien, Жако, обычно на удивление прозорливый, был недоволен двумя моментами: названием "Индейское лето", потому что никто не знал, что это, и упоминанием о художнице Мари Лорансен, опять же потому, что никто не знал, кто она такая. К счастью, текст так понравился тебе, что ты не только не изменил в нем ни одного слова, но и убедил не делать этого своего художественного директора (лучшего из всех, что я знал).
Со следующими песнями тоже была масса интересных историй. Ca va pas changer le monde в оригинальной версии была задорной и ритмичной песенкой, называвшейся - я не шучу - Taratatata. Замедлив темп и слегка изменив мелодию, ты сумел сделать из нее очень красивую балладу.
Еще одну песню с этого альбома мы начали писать, воодушевившись идеей, которая казалась нам великолепной: Si l'amour n'existait pas (Если бы не было любви). Мы измарали огромное количество бумаги, но так и не придумали ничего мало-мальски стоящего. В конце концов меня осенило, и я заявил Пьеру: "Кажется, я понял нашу проблему! Если бы не было любви, не было бы ничего, вот мы и не можем об этом ничего сказать". Пьер тут же оживился и ответил мне: "Остается только "Если бы не было тебя"…" Песня нам больше не сопротивлялась.
От Le Jardin du Luxembourg ворчун Деланоэ отказался сразу: "Она слишком длинная и нагоняет на меня тоску". Мне пришлось работать одному. Надо сказать, что в студенческие годы я частенько бродил по аллеям Люксембургского сада со своими тетрадями и юношескими мечтами. После этого нам надоело все время писать о Париже, и в песне Le cafe des 3 colombes действие происходит в Нанси, в воображаемом кафе.
Что касается A toi, это была единственная песня, за исключением L'ete Indien, в тексте которой ты ни слова не изменил - чудо! Ты впервые исполнил ее в Олимпии, глядя в глаза своей второй жене Кристин, которая даст тебе самое большое счастье в твоей жизни - двоих детей, Джонатана, родившегося в сентябре 1978 года, и Жюльена, появившегося на свет в марте восьмидесятого.
Два следующих альбома, несмотря на то, что в их подготовке участвовали Вильям Шеллер, Алис Дона, Ален Горагер и Дидье Барбеливьен, были приняты публикой более спокойно. Ты доставил мне большое удовольствие, записав La demoiselle de deshonneur, для которой я написал слова и музыку. Несмотря на большие перемены в твоей личной жизни, ты не стал меньше придираться ни к текстовикам, ни к композиторам, ни к себе самому, ни к аранжировщику Джонни Артею, ни к звукоинженеру Бернару Эстарди. Когда мы работали над Le dernier slow, ты доставал меня по телефону до тех пор, пока не вытянул-таки из меня фразу, которой не хватало в припеве: Comme si l'air du temps se trompait de tempo.
Работа над последним альбомом вызвала у тебя заметный прилив энтузиазма. Ты решил записать песни Тони Джо Уайта, который аккомпанировал тебе на гитаре во время сеансов записи в Лос-Анджелесе, а также перевел на английский одну из наших песен, Le marche aux puces, ставшей в его версии The guitar don't lie, а впоследствии исполненной Джонни Холлидеем под названием La guitarе fait mal.
Я уверен, что ты не свернул бы с этого пути, если бы твоя жизнь не оборвалась в тот трагический день 20 августа 1980 года. Я уверен, что твоя карьера продолжалась бы и была бы по-прежнему успешной. В июле восьмидесятого года мы с Аленом Горагером и Пьером Деланоэ готовили песню, которая тебе очень нравилась. Она называлась Le dimanche americain (Воскресенье в Америке). В ней были слова: "Мне нужно было время, чтобы понять, что это был такой пустяк, что это было всего лишь воскресенье в Америке".
Может быть, это и был пустяк, Джо, эта невероятная история, это появление бывшего студента-этнолога, упрямца и перфекциониста в удивительном и непонятном мире музыки. Всего лишь воскресенье в Америке, усеянное мелодиями и словами, навсегда оставшимися в памяти людей, которых ты так любил. Кажется, я до сих пор слышу твой низкий бархатный голос: "Ищи, Клод, ищи, фраза существует, она там, в Нирване песен…" Ты говорил мне: "Песня уже существует, я в этом уверен. Есть такое место, где все песни, которые еще не написаны, ждут того дня, когда им суждено увидеть свет. Они все там, они ждут нас, они ждут, когда мы придем и увидим их. Я не волшебник, я скорее исследователь. Я ищу песни, которые будут помогать людям жить".
Джо, теперь ты живешь в той Нирване песен, о которой ты мне говорил, и каждая секунда вечности подтверждает правоту твоих слов. Наверное, ты счастлив видеть, что твои песни по-прежнему помогают людям жить. Но мне очень не хватает тебя, твоей руки на моем плече.
За тебя, Джо.
Клод Лемель, февраль 2000 г.
|
