Да, наша свадьба была действительно кошмарной. Я расскажу вам, почему.
Мы жили вместе уже около полутора лет. Все было просто прекрасно: Джо был счастлив, я была уверена, что встретила мужчину моей жизни. Но слово "свадьба" так ни разу и не прозвучало. Оно было впервые произнесено после досадного инцидента, достойного фильмов Вуди Аллена.
Мы познакомились с очень известной американской певицей (ее имя я не хочу называть), которая была проездом в Париже, и пригласили ее на обед. Веселый вечер, проведенный в ее компании, был сдобрен изрядным количеством спиртного - наша гостья и Джо выпили целую бутылку коньяка на двоих. Отель, где она остановилась, находился в нашем квартале, и Джо вызвался ее проводить, сказав мне: "Мариз, не беспокойся, я сразу же вернусь".
Я не стала ждать его и легла спать. Проснувшись через несколько часов, я обнаружила, что его все еще нет. Джо всегда был очень пунктуален и предупреждал меня по телефону даже о самом незначительном опоздании. Кроме того, он ушел из дома без документов и был совершенно пьян. Разволновавшись, я вскочила, стала думать, что делать, и в конце концов решила сама отправиться на его поиски. Подойдя к отелю, я сразу заметила нашу машину, припаркованную на тротуаре. Значит, он все-таки там... Я позвонила - ответа не было. Я позвонила еще и еще раз - на втором этаже отворилось окно. Это была хозяйка отеля. Она сказала мне, что номер певицы на первом этаже. Я нашла нужное окно и постучала в ставни. Окно открылось, показалась взлохмаченная голова американки.
- Возьми у Джо ключи от машины! - сказала я.
- Ты что, с ума сошла?! Джо здесь нет!
- Тем не менее забери их у него!
Произнеся эти едва ли имевшие какой-то смысл слова, я заметила двух припозднившихся постояльцев отеля, открывавших входную дверь своим ключом. Я проскользнула следом за ними и понеслась по коридору, как полицейская собака, взявшая след. Благодаря моей редкой способности ориентироваться в незнакомых помещениях, я без труда нашла нужную дверь, постучала. Дверь открылась, я подняла голову... Передо мной стоял Джо! Совершенно потеряв голову от ярости, я влепила ему пощечину. Он не сказал ни слова, только смотрел на меня большими удивленными глазами.
-Дай мне ключи от машины!
Он протянул их мне и, по-прежнему ни слова не говоря, последовал за мной. Дома я закатила ему сцену - первую и последнюю в нашей жизни:
- В конце концов, я не упрекаю тебя за то, что ты с ней спал, но меня возмущает, что ты обещал вернуться через пять минут, а сам пропал на четыре часа! Ты был пьян, без прав, без документов, я чуть с ума не сошла!
На следующее утро я поставила ему ультиматум: "Джо, либо ты женишься на мне, либо нашим отношениям конец. У тебя есть месяц, чтобы принять решение".
Удивленный моей реакцией, Джо ответил: "Я не понимаю, зачем ты завела этот разговор. Зачем все это нужно? Мы были очень счастливы, я не вижу ни одной причины, почему что-то должно измениться". Но я настаивала на своем, вовсю используя вчерашнюю историю, чтобы надавить на него. "У тебя есть месяц. Думай, решай. Я больше не буду тебе об этом напоминать". И добавила: "На твоем месте я бы не стала жениться".
В конце концов Джо согласился зарегистрировать наши отношения, но сделал все, чтобы поколебать мою решимость. Раньше он был милым и спокойным - теперь стал нервным и агрессивным. Я привыкла видеть его обаятельным и раскованным, но он переменился до неузнаваемости, яростно сопротивляясь необходимости делать то, чего ему совсем не хотелось.
18 января, в пять часов вечера, в мэрии 14-го округа Парижа состоялось самое мрачное бракосочетание года. В знак протеста жених явился в своем самом поношенном костюме. Невеста, напротив, была воплощением элегантности - я надела голубое платье, украшенное кружевом, манто из пантеры (одолженное у сестры) и очень романтичный, на мой взгляд, шиньон с буйными локонами.
В зале регистрации, естественно, был фотограф, но Джо выпроводил его. Слегка смутившись, я объяснила его поведение суеверием. Фотограф посмотрел на нас, как на ненормальных, и удалился.
На регистрации брака, кроме нас, присутствовали только свидетели. Со стороны Джо свидетелями были его мать Би и сестра Рики, с моей - моя сестра и ее деверь. Впрочем, нет, я совсем забыла, что в последний момент появился еще один нежданный гость. Перед регистрацией, поскольку у нас было в запасе около четверти часа, Джо сказал: "Пойду выпью кофе". "Только бы он вернулся обратно", - подумала я, но все же не стала его удерживать. В бистро Джо наткнулся на Жан-Мишеля Рива, автора текстов его песен, жившего неподалеку. Жан-Мишель был в нашем доме частым гостем, но даже ему Джо не сказал о том, что мы женимся. Жан-Мишель спросил у Джо, что он здесь делает, и Джо, естественно, ответил: "Мариз ждет меня в мэрии, мы поженимся через пятнадцать минут". Удивленный донельзя, Жан-Мишель решил сопровождать Джо. Перед встречей в бистро он делал покупки и явился в мэрию с авоськой, из которой торчал батон!
Церемония бракосочетания продолжалась пять минут. Джо еле слышно пробормотал: "Да, я согласен..." Уф, я замужем... но какой ценой!
В машине Рики заметила мою улыбку и сказала: "Ты сейчас похожа на кошку, которая слопала канарейку". Действительно, я была счастлива и очень довольна тем, что все-таки вышла замуж за мужчину моей жизни.
К моему удивлению, в последовавшие за этой трагикомедией в итальянском стиле дни Джо очень быстро смирился с тем, что мы женаты. Я, разумеется, была очень счастлива, а он вскоре еще и страшно возгордился и, в конечном итоге, был, пожалуй, доволен всем этим даже больше меня. Он сказал Би: "Правда, мама, о такой замечательной и такой красивой невестке ты могла только мечтать!"
Он стал еще очаровательнее, чем прежде!
ЖАКО ВЫХОДИТ НА СЦЕНУ...
После нашей первой встречи очень довольный Джо сказал Мариз: "Кажется, я наконец нашел настоящего профессионала, с которым смогу работать!"
Несколько дней спустя мы встретились снова, на этот раз в офисе CBS. Естественно, мы продолжили разговор, начатый при первой встрече, обнаружили, что у нас немало общих идей, и решили поработать вместе. Джо спросил, каков будет мой первый совет.
Я ответил:
- Прежде всего, отрастите волосы! - Тогда мы еще обращались друг к другу на "вы".
- Что это значит?! Не вижу связи с моей карьерой! - взорвался Джо.
- Вспомните "Битлз", - спокойно сказал я. - Вам не кажется, что их длинные волосы имели для их карьеры кое-какое значение?
Это не убедило Джо, но он покорно начал отращивать шевелюру. Вскоре я с удивлением заметил, что у него, оказывается, прекрасные волосы.
Когда мы готовились к первой записи, произошла забавная история. Во время работы над первыми дисками Джо две выбранные им песни были решительно отвергнуты CBS. Чуть позже обе эти песни стали хитами... но исполнил их, естественно, не Джо. Scandale dans la famille взял в свой репертуар Саша Дистель, а Si j'avais un marteau - Клод Франсуа. С третьей песней Джо явился ко мне и заявил довольно агрессивным тоном:
- Я нашел песню, которую хотел бы записать.
- Отлично, что это за песня?
Джо вынул диск: Ca m'avance a quoi.
Рассмеявшись я вытащил из своего стола точно такой же диск. Джо остолбенел от удивления:
- Вы знаете эту песню?!
- Да, я специально отложил диск, чтобы дать его вам послушать. Мне очень нравится...
Джо тоже засмеялся. Неплохо для начала...
Теперь надо приступать к работе над диском. Первый диск никогда не дается легко... Поскольку Джо американец, мне приходит мысль, что было бы неплохо записать пластинку в Лондоне, возможно, там ему будет легче работать. Джо пришел в восторг от моей идеи, и мне даже удалось убедить Супле дать добро (это было щедро с его стороны, в то время немногие французские музыканты записывались в Лондоне).
Отлично, все на все согласны, теперь надо искать аранжировщика, но где? Я звоню в Англию знакомому, который дает мне три телефона. В течение двух дней я пытаюсь дозвониться первому аранжировщику, но его номер не отвечает. Судьба... Я звоню второму. Он отвечает сразу. Его имя - Джонни Артей.
Мы с Джо вылетели в Лондон. Джо был безумно рад возможности снова говорить по-английски (это его родной язык) и болтал без умолку. Джонни оказался истинным британцем, спокойным, загадочным, несколько замкнутым и очень располагающим к себе. Его удивило, что мы хотим получить от него аранжировку для оркестра, в котором "будут не только скрипки" - до сих пор он писал только для струнных. Но я с уверенностью заявил: "Если вы писали для струнных, то напишете и для любых других инструментов!"
(Завидная уверенность - я ничего в этом не смыслил!)
Мы начали обсуждать аранжировки... Я даже не ожидал, что Джо окажется таким дотошным - он вцепился в беднягу Джонни, как клещ, заставив его расписывать все до мельчайших деталей. Впрочем, я не оставался в стороне от дискуссии - я вносил предложения, уточнял, спорил... Это продолжалось не час и не два! Оказалось, что мы с Джо очень похожи своей дотошностью и вспыльчивостью. Если нам не удавалось прийти к согласию, мы начинали переругиваться по-французски, нимало не стесняясь растерянного Артея, который не знал ни одного языка, кроме своего родного английского... впрочем, десять лет спустя во время нашей очередной перебранки он вдруг выдал: "Joe, Jacques is right!" (Джо, Жак прав!) Все-таки он умудрялся улавливать смысл обрывков фраз...
Все время, пока мы обсуждали аранжировки, в комнате работал магнитофон, записывавший все, что мы говорили. Джонни забрал пленку с собой, чтобы работать дома, но он должен был принести ее с собой на запись, и мы без конца сверялись с ней. Позднее Пьер Деланоэ, узнав об этом, скажет: "Я много знаю зануд среди людей этой профессии, но таких, как вы двое, мне еще не попадалось!"
В марте 1966 года мы с Джо снова приехали в Лондон.
Мы были в незнакомой стране...
...с незнакомым аранжировщиком...
...с незнакомыми музыкантами...
...в незнакомой студии...
...и тем не менее, все прошло отлично!
Когда мы вернулись в Париж записывать голос, разразилась драма. Джо страшно волновался, что было естественно - он понимал, как важен этот диск для его дальнейшей карьеры. На нервной почве у него пропал голос. Впоследствии эта напасть повторялась еще несколько раз, затем все прошло без следа.
В конце концов он все же смог прийти на запись. Сначала все шло прекрасно, но на последней ноте Ca m'avance a quoi у него сорвался голос. Дубли шли один за другим, но Джо не мог выдержать эту ноту. Потеряв терпение, он сказал мне: "Все из-за тебя, ты неверно подобрал тональность".
Я сильно встревожился. Если он не вытянет эту ноту, диск будет провален, нам придется начинать все сначала, в другой тональности, и песня будет звучать гораздо хуже. Он ДОЛЖЕН справиться... Не зная толком, что делать, я заорал: "Тональность выбрана правильно, я уверен! Во время работы над аранжировкой у тебя не было проблем с этой нотой! Так что изволь вести себя КАК ПРОФЕССИОНАЛ, А НЕ КАК ДИЛЕТАНТ! Хватит молоть чепуху, марш в кабину и пой!"
Испуганный моей реакцией Джо без звука вернулся в кабину и на сей раз вытянул злополучную ноту с потрясающей легкостью и чистотой.
- Видишь, это было совсем не так трудно, - ласково сказал я.
(Жак)
КЛОД ЛЕМЕЛЬ
Джо и Мариз жили на бульваре Распай, напротив "Американского центра", где регулярно проходили концерты под названием "HOOTNANNY" с участием молодых музыкантов-любителей. Атмосфера как на сцене, так и в зале была очень теплой, и Джо и Мариз любили ходить на эти концерты. Зрители, в основном американские и французские студенты, любящие музыку, приходили в надежде открыть для себя новые имена, и действительно, многие из выступавших там молодых музыкантов впоследствии стали звездами первой величины.
В тот вечер выступала восемнадцатилетняя певица Мишель Шердель. Ее чистый голос, напоминающий одновременно Джоан Баез и Нану Мускури, очень понравился Джо. Аккомпанировал Мишель молодой гитарист, симпатичный парень, похожий на мечтательного Пьеро. Очарованный голосом Мишель, Джо пригласил их к себе выпить по стаканчику после концерта.
Мишель Шердель скоро станет Вава из Big Bazar. Молодого гитариста зовут... Клод Лемель.
Джо счел тексты песен Клода качественными и многообещающими и на следующий же день познакомил меня с ним и с Вава. Совместная работа с Вава продлилась недолго, сотрудничество же с Клодом, сыгравшее важнейшую роль в карьере Джо, продолжается и по сей день.
Клод был принят в "команду Дассен - Пле", о которой он позже написал песню "L'equipe a Jojo". Поначалу ему пришлось нелегко - он оказался между двух огней, вернее, между двух зануд. Надо сказать, что мы с Джо особенно с ним не церемонились. Джо заставлял его переписывать тексты песен бесконечное количество раз, Клод покорно подчинялся, демонстрируя чудеса выдержки и терпения. Через несколько месяцев мы решили, что он вполне в состоянии поучаствовать в подготовке нового альбома. Обрадованный нашим доверием Клод написал тексты для трех песен.
Вскоре он начал ходить с нами на сеансы звукозаписи, частенько продолжавшиеся с половины второго дня до четырех утра. Как-то раз он задремал на диванчике в студии, и я еле растолкал его:
- Клод, проснись! Иди домой, твои песни уже записаны!
Протирая глаза, он пробормотал:
- Я учусь. Я должен смотреть, как вы работаете!
Я ничего не сказал, но меня поразили его зрелость и сила воли. "Парень далеко пойдет", - подумал я.
Клод Лемель пошел очень далеко. За несколько лет он стал одним из величайших поэтов-песенников Франции. В 1986 году SACEM присудил ему "GRAND PRIX DE LA CHANSON FRANCAISE". В том же году была записана его тысячная песня.
Клод был другом Джо. Вот уже 20 лет он и мой друг. Слава не испортила его, он остался таким же, как в молодости - простым, скромным человеком, скрывающим бешеную работоспособность за внешней непринужденностью, и верным другом.
Мы прозвали Клода "Энциклопедией французской песни". У него потрясающая память, он знает наизусть ВСЕ песни Брассенса, Бреля, Шарля Трене, других великих певцов. Он знал ВСЕ песни со ВСЕХ дисков Джо, мог назвать номер, под которым на диске шла та или иная песня, дату ее записи, название студии...
Клод обожал смотреть выступления Джо. Во время гастролей он следовал за ним, как преданный фанат, что было для него нелегко - Клода страшно укачивало в машине!
У Клода есть еще одна пламенная страсть: футбол. Он не пропускает ни одной телевизионной трансляции и, не задумываясь, помчится на другой конец света, чтобы посмотреть игру любимой команды. Когда он смотрит футбол по телевизору, лучше ему не звонить - он, обычно вежливый и спокойный, раздраженно рявкает: "Чего ты звонишь, когда Бордо играет с Нантом, перезвони после матча!" Футбол - это святое. Журнал L'Equipe - Библия Клода. Он покупает его каждое утро и читает от корки до корки. Даже во время отдыха на Таити он умудрялся каждый день раздобывать любимый журнал...
Дорогой Клод Лемель, такие люди, как ты - лучшее, что есть в шоу-бизнесе!
(Жак)
ДЖО И ЖАКО В НЬЮ-ЙОРКЕ
После заслуженного успеха сорокапятки Ca m'avance a quoi/Comme la lune перед нами встал вопрос о записи долгоиграющего диска.
Мы усердно взялись за подготовку - провала нельзя было допустить ни в коем случае.
И тут случилось неожиданное - забастовали французские музыканты. Мы не слишком встревожились - подобное происходит довольно часто. Однако на сей раз забастовка затянулась, а Жак Супле сказал мне, что, по его сведениям, она может продлиться достаточно долго, чтобы сорвать нам запись диска.
Я по-прежнему был спокоен - нужно было всего лишь переместиться в Лондон и записать диск там. Но... английские музыканты тоже объявили забастовку в знак солидарности с французскими коллегами.
Забеспокоившись, я позвонил Джонни Артею, и мы решили встретиться с председателем британского профсоюза музыкантов. Этот джентльмен весьма любезно принял нас и внимательно выслушал. Я рассказал ему, что мы не в первый раз записываемся в Лондоне, и предъявил доказательства этого. Он просмотрел все документы, одобрительно кивая, но, когда я спросил его, согласен ли он дать нам возможность записать диск в Лондоне, ответ был короткий и однозначный: "Нет!"
Джонни повторил мое объяснение - будучи членом профсоюза музыкантов, он надеялся убедить председателя изменить решение. Председатель слушал его, кивая и поддакивая, но, когда Джонни спросил его, согласен ли он, ответ был тот же, что и в первый раз: "Нет!"
Меня разобрал смех. Джонни же было совсем не смешно. Вмиг утратив свое британское хладнокровие, он побагровел, потом стал похож на баклажан, наконец, позеленел и начал орать что-то по-английски, не слишком стесняясь в выражениях. Из его тирады я понял немногое. Артей кричал, что председатель профсоюза позорит свою нацию перед французским джентльменом, то есть передо мной, что его поведение непорядочно, что британцы так себя не ведут...
Председатель внимательно выслушал его... Когда Джонни крикнул: "Ну что, вы согласны?!" - ответ был: "Нет!"
Во избежание худшего я выволок Джонни на улицу и попытался успокоить, а он продолжал бормотать: " Извините, простите... мы, британцы, не такие, как он!.."
Это был первый и последний раз, когда Артей потерял самообладание.
Вернувшись в Париж, я заявил Супле: "Если вы хотите, чтобы мы выпустили альбом, знайте, что у нас есть только один выход: записать его в Нью-Йорке!" К моему огромному удивлению, Супле ответил: "Хорошо, можете отправляться в Нью-Йорк!"
Надо отдать ему должное, он по-настоящему верил в талант Джо, если решился вложить такую бешеную сумму в запись альбома начинающего молодого певца - в то время даже звезды первой величины не ездили записываться в Штаты!
27 октября мы (Джо, Мариз, моя жена Колетт и я) вылетели в Нью-Йорк.
Студия находилась в оживленном квартале. Мы очутились в истинно "американской" атмосфере. Джо, обычно очень сдержанный, был вне себя от радости, оказавшись снова на родине, со всеми болтал, давал указания, метался между студией и кабиной для записи... В общем, первый день прошел как нельзя лучше.
Я вернулся в отель очень довольный, лег спать, но, как только я задремал, раздался телефонный звонок. Кто бы это мог быть?
Это был Джо. Он взял с собой копию записи и теперь зловещим тоном сообщил мне: "Я только что прослушал пленку. Это ужасно."
Его заявление сразило меня наповал. Я чувствовал себя так, словно мне на голову обрушилось небо. Так убедительно, как только мог, я начал объяснять ему, что работа только началась, что еще многое предстоит сделать, что сейчас еще не время для выводов... Это продолжалось бесконечно долго, пока Джо не сказал: "Ладно, может, диск и удастся спасти..."
Он повесил трубку, оставив меня в раздумьях. Я еще не знал, что Джо - ни в чем не уверенный и вечно бросающийся в крайности перфекционист, мне и в голову не пришло, что весь этот разговор значил для него крайне мало, что он затеял его в надежде, что это поможет сделать диск еще лучше... Все это я понял значительно позже, а тогда, совершенно убитый, я задумался о том, не послать ли все к черту и не вернуться ли в Париж ближайшим самолетом. К счастью, Колетт, хоть и не без труда, сумела меня успокоить.
- Не волнуйся так, дорогой, Джо молод, ему не хватает уверенности. Он просто хотел избавиться от своей тревоги. Вот увидишь, завтра все будет хорошо.
Она оказалась права - впрочем, Колетт всегда права. На следующее утро в студии я увидел Джо веселым, в прекрасной форме. Естественно, он напрочь забыл наш разговор накануне!
Мы спокойно записали целый ряд замечательных песен: Excuse-Me Lady, Petite Marna, Joli Minou (для которой Джо написал музыку), Je changе un peu de vent, а также песню, которую я до сих пор слушаю с огромным наслаждением: Dans la brume du matin.
В первый вечер мы посетили Гринвич Вилладж, квартал в европейском стиле, где живут многие известные артисты, а в субботу поднялись на Эмпайр-Стейт-Билдинг, самый высокий в ту пору небоскреб Нью-Йорка. На скоростном лифте мы за несколько секунд поднялись выше облаков. Это было потрясающе, но все вокруг шаталось и раскачивалось от сильнейшего ветра, и мы хохотали до слез, глядя на Мариз, которая была вынуждена встать на четвереньки, чтобы удержать задирающееся платье.
Джо с удовольствием показывал нам свой родной город - или города, потому что мы шли из латинского квартала в негритянский, затем в итальянский, немецкий, еврейский...
В Нью-Йорке мы решили сделать и фотографии для обложки диска и для прессы. Это оказалось непросто - Джо, который терпеть не мог фотографироваться, каменел при виде объектива. Но фотограф Дон Ханстайн придумал небольшую хитрость: взял с собой своего ассистента со вторым фотоаппаратом. Они принялись бегать вокруг Джо, и он, перестав понимать, с какой стороны его снимают, перестал напрягаться, больше не выискивал камеру испуганным взглядом... и фотографии получились очень удачными.
Перед зданием Тайм-Лайф стоял мотоцикл "Харлей". Я предложил: "Джо, обопрись на мотоцикл, получится отличный кадр". К моему удивлению, Джо ответил: "Не люблю мотоциклы".
Мне все же удалось его уговорить. Фотография была помещена на обложку диска, а Джо еще много лет говорили о "его" "Харлее".
После прогулки по Гарлему мы отправились на рыбный рынок. Дул ледяной ветер, и мы зашли в кофейню, чтобы согреться. Насмотревшись американских фильмов, где все пьют кофе в подобных заведениях, я не сомневался, что здесь должны подавать отличный кофе, и решил его попробовать. Джо сказал мне: "Не пей здесь кофе, он омерзителен".
- Пусть так, тем не менее я его попробую.
- Говорю тебе, это невозможно пить!
- Пока не попробую, не поверю! - настаивал я.
Когда я начал пить свой кофе, Джо скорчил ужасную гримасу... Я спокойно сделал несколько глотков, потом отставил чашку и сказал: "Ты был прав, кофе омерзительный".
Джо взорвался от ярости: "Попробовал? Понравилось? Теперь допивай!"
В последний день мы решили устроить себе праздник. Джо повел нас в полинезийский ресторан. Обстановка в гавайском стиле, мягкий рассеянный свет, пушистый ковер на полу, официантки в вечерних платьях - и гвоздь программы: фирменные коктейли, хитроумные смеси из рома и сока экзотических фруктов.
Нам принесли меню коктейлей на четырех страницах. Джо посоветовал мне: "Возьми Зомби, он самый лучший".
Позже выяснилось, что он же был и самым убийственным. А Джо добавил: "Если выпьешь его залпом, получишь вторую порцию бесплатно".
Мне принесли коктейль, я его попробовал... потрясающе: безобидные фруктовые соки, сущий пустяк... Я выпил его залпом, мне принесли второй коктейль, я выпил его до половины... Последнее, что я помню, это голос Джо: "Жако, что с тобой, тебе плохо?!"
- Нет, мне хорошо... просто стол почему-то двигается взад-вперед...
Я проснулся в кресле самолета. Было утро, солнце светило мне в лицо, и голос стюардессы объявлял: "Через несколько минут мы совершим посадку в Париже, пристегните ремни, пожалуйста!"
(Жак)
ВСЕ В КАННЫ
В январе 1967 года Бернар Шеври основал MIDEM (Marche international du disque et de l'edition musicale).
Впервые все профессионалы звукозаписывающей индустрии со всего мира могли встретиться, обменяться идеями, показать "своих" артистов... Гениальная идея! К тому же первый MIDEM должен был состояться в Каннах (как вы знаете, этот город находится на берегу моря и там даже зимой прекрасная погода).
Само собой, значительная часть французских профессионалов сочла идею "неинтересной". Иностранцы, напротив, заинтересовались и прямо-таки толпами стекались в Канны. Мы с Джо решили отправиться туда, чтобы сделать себе рекламу... Это было одно из самых мудрых решений!
До этого времени Джо был не очень известен, но имя его отца было у всех на слуху. Журналисты звонили ему и говорили: "Нам хотелось бы сделать статью о вашем отце и о вас". Джо отказывался, и был совершенно прав - он не хотел использовать имя своего отца для достижения успеха.
С самого начала нам везло. Одна из первых поклонниц Джо сказала нам: "Раз вы собираетесь в канны, можете воспользоваться моей яхтой, пришвартованный в старом порту. Зимой я ею не пользуюсь, капитан и вся команда будут в вашем распоряжении". Яхта оказалась роскошной, настоящая мечта миллиардера, я, Джо, Колетт и Мариз не могли найти лучшего места.
В день открытия MIDEM я проснулся в 8 утра и, сам не зная, почему, сказал себе: "Нужно немедленно туда пойти".
С первого взгляда эта мысль казалась совершенно идиотской, ведь люди, работающие в шоу-бизнесе, имеют обыкновение ложиться поздно, и их день начинается не раньше полудня. Тем не менее я постучался в комнату Джо и Мариз. Ответа не последовало. Я снова постучался; наконец дверь открыл полусонный Джо.
- В чем дело, Жако, у нас пожар?
- Одевайся, пошли!
- Куда? Ты знаешь, сколько времени?
- Восемь. MIDEM открывается в девять.
- Ты с ума сошел? Там никого не будет, кроме нас!
- Говорю тебе, собирайся, потом все объясню!
Бормоча ругательства, Джо нехотя собрался, и без десяти минут девять мы уже были на набережной Круазетт (Дворец фестивалей находится в сотне метров от старого порта). Вокруг не было ни души.
- Ты уверен, что мы должны сейчас идти туда? - спросил немного обеспокоенный Джо.
- Совершенно уверен! - решительно ответил я, отвернувшись, чтобы Джо не видел моего лица. У меня начался приступ паники, я думал: "Определенно, я спятил. Куда меня понесло в такую рань? Мы будем там совершенно одни, Джо обругает меня последними словами и будет совершенно прав..." Но отступать было поздно. Вокруг Дворца фестивалей было безлюдно, как в пустыне.
- Надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, - снова сказал Джо.
- Да, конечно, не беспокойся, - сказал я, собрав остатки уверенности.
Мы поднялись по лестнице, я, содрогаясь от страха, открыл дверь, и... случилось чудо. Холл был полон журналистов, фотографов, теле- и радиокорреспондентов, и, будто нарочно, вокруг не было ни одной мало-мальски достойной их внимания звезды. Увидев Джо, все бросились к нему. Через десять минут у него уже была расписана вся следующая неделя - все хотели взять у него интервью.
Сквозь толпу журналистов Джо восхищенно посмотрел на меня и сказал:
- Жако, снимаю шляпу! Ты бесподобен!
Я скромно улыбнулся, подавив вздох облегчения. Только теперь я понял, что говорил мне мой инстинкт этим утром.
Журналисты осаждали Джо всю неделю. Апофеозом нашего триумфа стала презентация MIDEM - Бернар Шеври попросил Джо быть ее ведущим. Очень элегантный, в смокинге, Джо с блеском провел презентацию, представляя ведущих мировых знаменитостей с восхитительной непринужденностью, с легкостью переходя с французского языка на английский, с итальянского на немецкий. Все были единодушны:
- Какой класс! Какая артистичность! И как он потрясающе поет!
Но за время MIDEM Джо не спел НИ ОДНОЙ НОТЫ!
(Жак)
LES DALTON
Благодаря песне Les Dalton Джо стал по-настоящему знаменитым. Наконец-то публика твердо запомнила имя этого высокого симпатичного парня: "ДЖО ДАССЕН".
В 1966 году Джо должен был вести на Радио Люксембург серию передач, повествующих об истории Дикого Запада, под общим названием "Western Story". Джо сам писал тексты для передач и читал их в эфире. Именно тогда родилась идея песни Les Dalton. Джо написал музыку и попросил Жана-Мишеля Рива и Франка Тома сочинить текст. Увлекшись, они написали столько куплетов, что пришлось выкинуть по меньшей мере половину из них.
Воплощение эта идея получила во время MIDEM в Каннах, на роскошной яхте, предоставленной в наше распоряжение. Возвращаясь из Дворца фестивалей, я столкнулся на палубе с Джо, направлявшимся куда-то с гитарой в руках.
- Ты куда?
- У меня встреча с Анри Сальвадором, хочу показать ему песню.
- Какую песню?
- Ты ее не знаешь.
- А как же наш уговор? - Между нами существовала договоренность, по которой я должен был слушать все песни, прежде чем Джо предлагал их другим артистам.
- Жако, не стоит терять время попусту, незачем тебе слушать эту песню. Она совершенно не в моем стиле.
Я продолжал настаивать:
- Хотелось бы самому в этом убедиться. Удели мне две минуты, я должен ее послушать.
Мы вернулись в каюту. Джо нехотя взялся за гитару...
"TAGADA TAGADA VOILA LES DALTON !"
Вне себя, я заорал:
- Не смей отдавать ее Сальвадору, я запрещаю!
В ответ Джо тоже сорвался на крик:
- Ни за что! Я не буду ЭТО петь, и не проси!
Тем не менее я заставил его ЭТО петь (после долгих споров и уговоров), и он не просто спел, а спел хорошо, благодаря своему таланту и чувству юмора, и ЭТО сделало его звездой...
И вот мы в Лондоне, в студии Лэндсдаун. Джонни Артей написал отличную аранжировку. Все было прекрасно, пока мы не добрались до записи голоса шерифа. Я хотел, чтобы в роли шерифа выступил хорист-англичанин - его акцент идеально соответствовал духу американских комиксов. Я продекламировал текст, чтобы англичанин лучше понял, что от него требуется, но через час бесконечных повторов стало ясно, что он просто не в состоянии выпалить столько французских слов, не запутавшись. Когда я вернулся в кабину, где все рыдали от хохота, Мариз сказала мне: "Жак, у тебя так здорово получается! Почему бы тебе самому не записать речь шерифа?"
Джо был с ней совершенно согласен. У меня не оставалось выбора, я согласился, сказав: "Джо, предупреждаю тебя, ни в каких съемках на телевидении я участвовать не буду!"
После этого Джо записал вокальную партию. Поскольку у него была изумительная дикция, я попросил его немного утрировать ее и был приятно удивлен, когда Джо начал забавно коверкать слова, придавая им очень оригинальное звучание. Слушая его, я веселился, как ребенок. Я чувствовал, что держу в руках необыкновенную песню, что ничего подобного никто еще не сделал...
Диск вышел. Нужно его рекламировать, а значит, предстоят съемки на ТВ.
С садистской улыбкой Джо сказал мне: "Раз ты участвовал в записи диска, деваться некуда, придется участвовать и в съемках. А я буду твоим художественным директором."
Несмотря на мои протесты, он затащил меня в магазин, где продавалась одежда в ковбойском стиле, и выбрал для меня кожаный жилет, кобуру для револьвера, галстук-веревочку и даже звезду шерифа. Я хотел снять очки, но Джо, наслаждаясь игрой в художественного директора, запротестовал: "Нет, Жако, оставь все как есть. Никто еще не видел шерифа в очках, это будет очень забавно."
Переодетый шерифом и загримированный, я впервые в жизни оказался перед телекамерой. Я был еле жив от страха, не соображал, что делаю, не мог попасть в фонограмму, произнося свой текст, а Джо, очень довольный, кричал мне: "Ну что, теперь видишь, как это легко, а?"
К счастью для меня, режиссер первой передачи, Жак Одуар, был нашим хорошим знакомым и очень помог мне.
Съемки второй передачи сорвались. Режиссер сказала мне по телефону: "Съемки будут на Эйфелевой башне."
Я забеспокоился. Она очень уверенно заявила: "Вам не о чем волноваться, у меня есть оригинальная идея. Вам понравится."
Когда мы, переодетые и загримированные, явились на Эйфелеву башню, режиссер велела нам: "Заходите в кабину лифта и пойте."
Было три часа пополудни. В лифте толпилось десятка три туристов... Джо в ужасе уставился на меня. Я заявил:
- Мы не можем этого сделать. Вы представляете себе, как мы будем выглядеть?
Ее тон стал агрессивным:
- Делайте, как я говорю, или уходите!
- Хорошо. Мы уходим.
Сопровождаемые мертвым молчанием, мы - Джо в костюме ковбоя и я в костюме шерифа - гордо удалились, оставив режиссера брызгать слюной от ярости среди ее помощников и приборов. Джо прошептал мне: "Жако, ты ненормальный..." Я ответил, тоже шепотом: "Только не оборачивайся... на это лучше не смотреть!"
Съемки других передач прошли гораздо лучше, затем последовали съемки клипа. Мы бегали сломя голову из одной студии в другую, у меня даже не было времени снять грим. Я никогда не забуду взгляд президента CBS, когда я во всем великолепии ворвался к нему на совещание между съемками двух передач. То, что он думал, было написано у него на лице: "Жак Пле выжил из ума..."
Спустя два месяца, во время очередных съемок, на сей раз в Булонском лесу, я увидел мальчика, который тянул за руку свою мать: "Мама, смотри, это же Джо Дассен!"
Вне себя от радости, я сказал Джо: "Тебя начали узнавать. Ты звезда. Ты понимаешь это?!"
Некоторое время спустя мы узнали, что Жорж Брассенс, находясь в больнице, сказал своему другу, спросившему, что могло бы порадовать его: "принеси мне диск Джо Дассена Les Dalton, мне очень нравится эта песня."
(Жак)
"ОН" И "Я"
Джо обожал шутки и розыгрыши. Как-то раз мы в очередной раз поругались в студии, потому что я попросил его быть внимательнее к тому, что он говорит и делает, и он мне ответил: "Если ты такой сильный и умный и думаешь, что мне легко, иди сюда, становись к микрофону и покажи, на что ты способен!"
Отступать мне было некуда, я вынужден был согласиться, а Джо добавил: "Мы поменяемся ролями - ты будешь записывать диск, а я буду твоим художественным директором."
Когда я вспоминаю об этом, мне кажется, что мы должны были оба спятить, чтобы додуматься до такого, потому что пою я из рук вон плохо... Но было поздно что-то менять! Каждый из нас должен был сыграть свою роль, чтобы доказать другому, что способен с ней справиться. Я написал слова для двух песен: Le disque qui gratte и Dodo avec toi. Джо хотел указать на обложке следующее:
ЖАК ПЛЕ
поет
LE DISQUE QUI GRATTE ("Скрипящая пластинка")
Художественный директор: ДЖО ДАССЕН
Этого я допустить не мог и решил взять псевдоним, на что Джо сказал: "Если на пластинке не будет указано твое имя, то и моего там быть не должно."
В результате обложка гласила:
Я
пою
LE DISQUE QUI GRATTE ("Скрипящая пластинка")
Художественный директор: ОН
Это было абсолютно непонятно для всех, кроме... НАС.
Несколько дней спустя я впервые в жизни стоял перед микрофоном в огромной студии Даву (расположенной в помещении, где прежде помещался кинотеатр). Надо мной, в полумраке, виднелась кабина звукоинженера, где довольный Джо уже занял мое место... Я чувствовал себя крохотным, несчастным, одиноким...
Запись продолжалась очень долго. Джо не отказал себе в удовольствии заставить меня начинать снова и снова, чтобы заставить меня понять, каково это - работать у микрофона...
Наконец, после нескольких часов работы, показавшихся мне столетиями, он сказал: "Ладно, оставим эту запись, получилось неплохо..." Слава богу, это наконец кончилось!
Я жестоко ошибся. Джо и не думал оставлять меня в покое.
- Теперь ты должен сняться для телевидения.
- Нет, пожалуйста, только не это!
- Как, ты струсил?
Что мне было делать? Скрепя сердце, я согласился. Я снимался целых три раза, один раз у Жака Мартена, который был очень добр ко мне и сделал все, чтобы облегчить мои мучения. (Песня очень насмешила его. Жак, спасибо за все!)
Перед третьей съемкой Джо сказал: "Будешь сниматься в Монте-Карло." "Надеюсь, в студии?" "Да, конечно..."
Дело было летом. В последний момент я узнал, что съемка будет не в студии, а на пляже, при всем честном народе... Этот момент по сей день остается одним из самых кошмарных воспоминаний в моей жизни. Я очутился лицом к лицу с публикой. Теряя сознание от страха, я стоял перед тысячей человек, видя лишь Джо, который, подражая мне, кричал: "Улыбнись! Ну улыбнись же!"
Естественно, мы не продали ни одного диска, но этот розыгрыш пошел мне на пользу. Побывав в шкуре артиста, я в полной мере испытал все его чувства: страх, мандраж, неуверенность в себе, желание, чтобы тебя похвалили и успокоили. После этой истории я стал гораздо более спокойным и терпеливым, стал осторожнее выбирать слова и старался стать артисту другом.
(Мариз)
БИ, ЖЮЛИ И РИКИ
С самой первой нашей встречи Джо много говорил мне о своей матери и "сестренках", как он их называл. Джо обожал их. при первой же возможности он представил меня им, и я сразу почувствовала себя как дома, так они были милы!
Джо был очень привязан к матери, относился к ней с большой нежностью. Когда она была в Париже, она каждый день приходила повидать нас и часто оставалась на обед. Они с Джо подолгу болтали обо всем: о политике, о живописи, о музыке и о многом другом. Джо держал ее в курсе всех своих планов и всегда спрашивал ее совета, так как очень верил в нее. Когда она возвращалась в Нью-Йорк, они часто перезванивались и писали друг другу длинные письма.
Что касается меня, Би была мне скорее матерью, чем свекровью. Она относилась ко мне, как к дочери.
Би бесконечно восхищалась своим сыном и увлеченно следила за его карьерой. Она часто ездила с нами во время гастролей, стойко перенося все трудности и неудобства: долгие переезды, перепады температур, перемену мест... Она запоминала все забавные истории, происходившие с нами, и очень интересно рассказывала их.
Джо часто виделся со своими сестрами. Они очень любили друг друга и при встрече вели себя, как дети: отовсюду слышались взрывы смеха вперемежку с болтовней (говорили они в основном по-английски, иногда вставляя французские слова).
Мы проводили вместе все семейные праздники и были очень счастливы все вместе. Это была настоящая семья!
(Продолжение следует...)
